Пособник - Страница 12

Ты впихиваешь вибратор почти на треть, еще не до его максимальной толщины. Ты надавливаешь посильнее, довольный тем, что хватка в хирургических перчатках хорошая, но тебе все же хочется сказать что-нибудь, пусть ты себе и не можешь этого позволить. Жаль.

— А! А! Господи Иисусе! Ради бога, парень, ты что, хочешь меня убить? Слушай, у меня есть деньги; я могу… а! А, сволочь паршивая…

Он стонет и одновременно пердит. Тебе приходится отвернуться, чтобы поменьше воняло, но ты вдавливаешь вибратор еще глубже. Слышишь, как снаружи, за шторами, кричат чайки.

— Прекрати! Прекрати это! — кричит он. — Никакое это не правосудие! Ты не знаешь всех фактов! Некоторые в самом деле были одеты как шлюхи, черт подери! Они могли отдаться любому мужчине, они были ничуть не лучше шлюх! А-а! Сволочь, сволочь, грязный ублюдок! Ты грязный, вонючий пидор! А-а!

Он дергается и брыкается, трясет кровать, но только сильнее затягивает завязанные простыни.

— Сволочь! — захлебывается он. — Ты за это заплатишь! Это тебе с рук не сойдет! Тебя поймают, тебя поймают, и будь я проклят, если ты в камере не получишь урока — такого урока, что на всю жизнь запомнишь. Ты меня слышишь?! Слышишь?!

Ты включаешь вибратор в сеть. Старик опять рвется и дергается, но ничего хорошего для него из этого не выходит.

— Ох, ради бога, парень, — стонет он. — Мне семьдесят шесть лет, что же ты за негодяй такой? — Он начинает всхлипывать. — А моя жена? — говорит он, закашлявшись. — Что ты сделал с моей женой?

Ты слезаешь с кровати, дергаешь молнию на кармане своего тренировочного костюма, вынимаешь оттуда маленькую деревянную коробочку, осторожно сдвигаешь крышку и разворачиваешь сверточек туалетной бумаги. Внутри — крохотная ампулка с кровью и игла; это использованная игла от одноразового шприца — маленькая штуковина не более сантиметра длиной с ребристым оранжевым наконечником, чтобы вставлять в шприц.

Ты слышишь его проклятия и угрозы — и колеблешься. Когда ты планировал операцию, то не смог окончательно решить, колоть ли его ВИЧ-инфицированной кровью; ты так и не смог установить, заслуживает он этого или нет, поэтому оставил все на последний момент.

Ты стоишь, а пот заливает тебе глаза.

— Ты от этого кайф ловишь, да? Верно? — шипит он. — Сортирный гомик, да? — Он кашляет, потом поворачивает голову, стараясь тебя увидеть. — Ты все еще здесь, а? Дрочишь, что ли? А?

Ты улыбаешься под маской, снова заворачиваешь ампулку и иглу в туалетную бумагу и оставляешь их в коробке. Задвигаешь крышку и суешь коробку назад в карман. Делаешь два-три шага назад к двери, так чтобы он мог тебя увидеть.

— Ты грязный ублюдок! — шипит он. — Грязный вонючий ублюдок! Я тридцать лет служил не за страх, а за совесть! Ты не имеешь права!.. Это ничего не доказывает, понял? Ничего! Если бы все сначала, я сделал бы то же самое! Все то же самое! Ни одной бы фразы не изменил, сука ты ебаная!

Ты даже восхищен стойкостью старика. Заглядываешь в другую комнату, убедиться, что с его женой все в порядке. Она по-прежнему дрожит. Ты оставляешь ее скованной наручниками в темноте старого, пропахшего нафталином шкафа. Спускаешься вниз, снимаешь маску Элвиса и запихиваешь ее в рюкзачок, а потом выходишь через ту же самую дверь черного хода.

Ты идешь по тропинке под сочным голубым небом, искромсанным высокими темными облачками; еще светло, и вечерняя прохлада только наступает. С моря налетает свежий ветерок, и ты плотнее запахиваешь воротник куртки.

Твои руки все еще пахнут резиной от хирургических перчаток.

Статью про виски я заканчиваю многообещающим абзацем, в котором сулю читателям дальнейшие разоблачения алкогольных баронов, которые выкручивают руки маленькому храброму кудеснику от виски, чтобы заставить его замолчать. А тем временем пытаюсь выяснить что-нибудь про историю, которую с давних пор плетет мой информатор, — историю Ареса (по мифологическому словарю в нашей библиотеке Арес — это бог кровопролития). Я запрашиваю в базе данных Джеммела, но она про такого ничего не знает. Даже кремниевым мозгам «Профайла» этот вопросик не по зубам.

— Камерон! Собственной персоной! — сообщает мне Фрэнк, и я не могу не согласиться. — Так-так, значит, все же решил объявиться. Слушай, знаешь, на что компьютерный словарь исправляет Кайл-ов-Лохалш?

— Понятия не имею.

— Хайло алкаша!

— Замечательно.

— А Лох-Брюк?

— Ну?

— Лох без брюк! — смеется он. — Лох без брюк!

— Еще смешнее.

— Кстати, тебя хочет видеть Эдди.

— Угу.

Эдди, наш главред, — маленький, сморщенный мужичок лет пятидесяти пяти, у него песочного цвета волосы, на носу очки-полумесяцы, а вид всегда такой, будто он лизнул лимон, но находит это весьма забавным, потому что знает — вам сейчас придется вкусить того же. Строго говоря, Эдди всего лишь исполняющий обязанности, а наш настоящий Великий Кормчий, сэр Эндрю, на неопределенный период времени не у дел — поправляется после инфаркта (предположительно вызванного обычным редакторским недугом — слишком большим сердцем).

Наши местные циники из спортивной редакции подметили, что инфаркт у сэра Эндрю случился вскоре после убийства в августе сэра Тоби Биссета, и рискнули предположить, что это был своего рода упреждающий удар, дабы улизнуть из списка назначенных к ликвидации; в то время газетные редакторы подозревали, что некий маньяк-убийца объявил охоту на редакторов и следующей целью избрал кого-то из них. Может, дело тут было в нечистой совести или в сумятице, которая воцарилась в умах, когда ИРА сперва взяла на себя ответственность за убийство Тоби, а потом отказалась. Больше никого из редакторов на кол не посадили (что свидетельствовало хотя бы о том, что наш убийца не лишен чувства юмора), во всяком случае, Эдди вроде не беспокоился о такой угрозе своему временному высокому положению.